Крест (часть 3)

Ленинград готовился отпраздновать двадцать лет со дня снятия блокады, 1964 год, начало января. Нашей учительнице литературы пришла в голову интересная мысль – своеобразно отметить праздник. Она попросила нас, учеников 10-го класса, взять интервью у ветеранов войны и написать очерки. Надо сказать, что в то время большинство взрослого мужского населения города Кировска, расположенного в зоне прорыва блокады, были участниками войны, и поэтому каждый получил своего ветерана, пока в виде половины тетрадного листочка с необходимой информацией. Мне повезло, я держал в руках адрес человека, который участвовал в прорыве блокады и в январе 1943 года форсировал Неву именно здесь, рядом с Кировском в районе деревни Марьино. Это главный врач кировской городской больницы Маслов.

Город наш небольшой, и дом, в котором живет главврач, я знал. Вечером следующего дня уже подхожу к типовому четырехэтажному кирпичному дому, нахожу нужный подъезд и по бумажке сверяю номер квартиры. Некоторое время мнусь в нерешительности на крыльце, все-таки иду к главному врачу районной больницы. Наконец, решаюсь: быстро поднимаюсь на второй этаж и, испытывая небольшое волнение и неловкость, нажимаю на звонок. Дверь открыла пожилая женщина. Представился. Она так хорошо мне улыбнулась и так любезно пригласила пройти в квартиру, что волнение сразу прошло. Снимаю пальто, а женщина громким веселым голосом говорит:

– Вася! Это к тебе. Корреспондент пришел.

Захожу в гостиную. В кресле напротив двери сидит хозяин с журналом в руках и поверх очков смотрит на меня. Я поздоровался и сбивчиво попытался объяснить причину моего появления. Маслов улыбнулся, сказал, что он в курсе дела и предложил сесть в кресло напротив себя. Немного волнуясь, я открыл тетрадь, которую принес с собой, достал из кармана ручку и попросил его что-нибудь рассказать из своей фронтовой биографии. Маслов, подумав, сказал, что о себе говорить не будет, а расскажет о своем лучшем фронтовом друге. Здесь он запнулся, опустил голову, как-то ушел в себя и довольно долго молчал. Я же в это время его бесцеремонно рассматривал, и отметил, что главврач плотный, коренастый, круглолицый и с острыми, командирскими чертами лица.

Наконец, не поднимая головы, он начал говорить:

– Сразу после переправы на левый берег Невы в районе деревни Марьино фронтовой госпиталь, которым я командовал, вынужден был идти вплотную за наступающими частями. Фашисты ожесточенно сопротивлялись, и было слишком много убитых и раненных. В какой-то момент в районе Синявинских высот наступление приостановилось. Идущая впереди часть уперлась в мощный укрепрайон немцев под названием высота «Огуречик». Шквал огня косил наших бойцов. Три раза поднимались солдаты в атаку и каждый раз вынуждены были отступать. Потери были такими, что еще одна неудачная атака – и на этом участке фронта наступать было бы не с кем.

Меня вызвал командир полка и сказал, что силы на исходе и мы возьмем высоту, если бойцов поднимут в атаку служащие госпиталя и будут в белых халатах с красными санитарными крестами бежать первой цепью. Я вернулся в часть, вызвал своего заместителя, капитана медицинской службы Олейника, приказал ему взять санитаров и поднять бойцов в атаку. Олейник немного побледнел, он понимал, что идет почти на верную смерть, но четко ответил:

– Есть, поднять бойцов в атаку!

На душе было очень тяжело, я вынужден был подвергнуть смертельной опасности своего друга, с которым вместе воевал целых два года. Олейник был сильным и смелым человеком, имел непререкаемый авторитет в госпитале, в нем я был уверен.

Атака развивалась успешно. Бойцам было стыдно, что в первой цепи бегут служащие госпиталя, и скоро они обогнали санитаров, но Олейник продолжал бежать впереди всех, пули щадили его некоторое время. Он упал, не добежав метров двадцать до огневой точки немцев.

Пять пулевых ранений в грудь. Олейник умер на моих руках. Там же мы его и похоронили.

Место я заметил. В первый же год после войны нашел место захоронения и поставил памятник. Каждый год два-три раза бываю на могиле. Сижу, вспоминаю друга, вспоминаю этот самый страшный и кровопролитный день и бой за всю войну… Вообще, нас, медиков, на фронте берегли. Это был единственный случай, когда нам приказали идти в атаку…

Короткая встреча, короткий рассказ о войне, и в душе что-то произошло. Что – я в то время понять не мог. После этой встречи стал другими глазами смотреть на памятники со звездочками, которые в изобилии окружали город Кировск. Памятники вдруг ожили, я стал видеть под каждым из них смелого и героического человека, похожего на капитана Олейника. А ведь с детства они воспринимались почти как часть природы, как приложение к кустам и траве.

Слушая живой, пахнущий порохом рассказ, я представлял себя на месте Олейника. Теперь эти могилы стали родными и близкими.

А еще сейчас я понимаю, почему Маслов рассказал не о себе, а о своем друге, и глаза у него во время рассказа были подозрительно влажные. Совесть мучила его. Война определила этому человеку всю жизнь нести такой тяжелый крест.