«Подкрепленье не прислали…»

Говорят, буквально накануне победного 45-го на вооружение советских бойцов поступили промасленные, ни разу не стрелявшие винтовочки с клеймом 39-го… Те самые, без которых в первые месяцы страшной военной мясорубки ежедневно гибли сотни тысяч не нюхавших пороха мальчишек и мужчин и летели бесчисленные похоронки, убивающие матерей и жен, что, пожалуй, страшнее, чем смертоносный немецкий Люфтваффе!

Подвигом был каждый день той войны, оборона каждой крепости, бой за каждую деревню, потому что элементарно не хватало винтовок, чтобы стрелять, и бинтов, чтобы перевязывать раненных! И тогда мальчишкам и мужчинам пришлось умирать. Но перед смертью они еще воевали – уже просто голыми руками. Или закрывали своим телом какой-нибудь дзот. Или направляли свой самолетик, расстрелявший все бомбы, на колонну фашистских машин и солдат…

В жарком декабре 1941 года сотни немецких танков и тысячи солдат и офицеров гнала из-под Москвы 32-я Сибирская стрелковая дивизия под командованием нашего земляка Виктора Ивановича Полосухина, в которой даже гранаты все были наперечет и береглись, как великая драгоценность! В общем, основным средством борьбы с тяжелой бронетехникой врага были… бутылки с зажигательной смесью.

Вы думаете, это легко – попасть бутылкой с бултыхающимся внутри коктейлем Молотова точнехонько в какое-нибудь маленькое уязвимое место здоровенной железной махины? А не попадешь – всё без толку. Не загорится и не остановится, зараза! Да и тебя просто  сомнет… Зазря.

Но и зажигательной смеси тоже было ограниченное количество! Так что смекалистые сибиряки-полосухинцы прямо под самыми гусеницами немецких танков… разводили костры, поджигая широкий барьер из соломы и хвороста длиной где-то с полкилометра.  Как известно, голь на выдумки хитра… А в это время на советских складах пылились внушительные запасы того самого треклятого вооружения, которое в 41-м могло бы спасти сотни тысяч чьих-то единственных и неповторимых жизней!

Говорят, Сталин просто собирался воевать с союзниками. Мол, на обескровленную фашистами страну Советов обязательно потом нападут Англия и иже с ней, а мы им тут же и ответим – сбереженными винтовочками 39-го! В общем, точно по песенке: «Жаль, подмога не пришла. Подкрепленье не прислали. Нас осталось только два. Нас с тобою нае…»

Умно, конечно. Но! Жестоко, больно и страшно. Ведь они, нелепо и практически даром погибающие тогда, были для своего государства даже не пушечным мясом, а просто щитом из живых еще тел. Так можно и танк остановить, если накидать на него по самую башенку окровавленных людей…

А когда нет никакой надежды на подмогу, когда ты один на один со смертью, каждая твоя минута на войне – уже подвиг. И неважно, подминаешь ли ты под себя гранату, чтобы осколками не убило находящихся рядом детей, или пускаешь последнюю пулю из патронника в лоб, чтобы не взяли в плен, или оперируешь в грохоте взрывов, которые раздаются буквально в метре, или ползешь взрывать железнодорожные пути, чтобы спустить под откос фашистский поезд, или, или, или… Да просто находишься там, где тебя убивают, а ты ничего и сделать-то реально не можешь!

Как же им, тем мужчинам, оставившим дома жен и детей, и тем еще и не целовавшимся ни разу мальчишкам, должно быть, было страшно – до жути, до останавливающейся в сердце крови! Просто не могло не быть страшно. Любому нормальному человеку стало бы страшно… Мой дед Иван, которого вместе с целой армией, где он «пехотил», сдали в плен, из-за чего он всю войну провел в немецких концлагерях, истово поверил в Бога именно там и тогда!

А война его все-таки догнала – хоть он толком-то и не воевал! Мой дед умер в 49-м – от воспаления мозга. Просто организм не выдержал. После своего чуть ли не единственного боя, а потом переполненного вагона для перевозки скота, где один за другим, точно мухи, умирали раненные, а живые от голода и жажды буквально лезли на стены, он не раз сбегал то из одного, то из другого концентрационного лагеря, чтобы выпросить у какой-нибудь сердобольной фрау кусок хлеба и торопливо глотать крошки, пока его рвали на части разъяренные овчарки, вызванные той же самой фрау!

Представляете, какими измученными глазами он смотрел на своих лагерных товарищей из других стран?! Их хотя бы иногда кормили, давали им какую-то одежду, что-то еще… Но мой дед Иван, которого круто нае…, сдав в плен, с того самого момента автоматически стал врагом народа, а врагам народа никакая помощь родного Отечества была не положена, поэтому-то Иосиф Виссарионович не подписал положенные в условиях военных действий бумаги с Красным Крестом… Сдохните – невелика потеря. «Мадам Ломоносова» новых нарожает – хватит и на все чевенгуры с беломорканалами, и на войны с ядерными испытаниями.

В моей семье хранится крошечная бумажная иконка Божьей матери с младенцем Христом – ветхая до прозрачности, вся истертая, штопанная-перештопанная неумелой мужской рукой грубыми косыми нитяными стежками… Она была с дедом Иваном и на войне, и в Германии, и когда после победы и освобождения союзниками его, врага народа, отправили прямиком в советский концлагерь. Это единственное, что нам осталось –

вместо фронтовых треугольников и фоток у рейхстага… на долгую страшную память!