Дорожные НЕ жалобы

Долго ль мне гулять на свете

То в коляске, то верхом,

То в кибитке, то в карете,

То в телеге, то пешком?

(А.С. Пушкин. Дорожные жалобы.)

      В салоне BOEING улыбчивые стюардессы уже бесшумно закрыли полки для ручной клади, пассажиры обживаются в своих креслах: просят плед, пристраивают подушку под голову… Путь предстоит неблизкий, времени займет около десяти часов. Женский голос с соседнего ряда кресел жалуется соседу на нежданные дорожные приключения, таможенный досмотр и вопрошает: “Ну, и кем мы должны себя после этого чувствовать?”  Звучит невозмутимый мужской ответ: “Путешественниками”. Реагируя на него, юная особа рядом со мной  восклицает:”Yes!” И это, пожалуй, единственное англоязычное звукосочетание (за исключением официальной информации на русском и английском языках), которое я услышала в течение всего рейса: Москва – Нью-Йорк, пассажиры которого (практически все!) были русскоговорящими. И как-то непривычно много в небольшом пространстве собралось стройно-статных молодых мужчин и спокойно-уверенных женщин в возрасте от тридцати до сорока.

     Мы совершаем полёт (так и хочется говорить в стилистике, свойственной речи командира экипажа) ровно через месяц после 90-летия Аэрофлота. Оказывается, ещё 17 марта 1923 г. в СССР появился «Добролет» (какое характерное русское название!) – «Российское общество добровольного воздушного флота», первый парк которого состоял из самолетов, производимых лидером авиастроения тех лет, нидерландской компанией Fokker. «Добролет» являлся акционерным обществом (вот ещё когда!). На средства, зарабатываемые от продажи акций, началось массовое производство советских пассажирских самолетов, и с 1935 г. до начала 90-х годов «Аэрофлот» использовал лайнеры исключительно отечественного производства. Через 15 лет после основания (!!!) «Аэрофлот» стал крупнейшей в мире (!!!) авиакомпанией и оставался таковой до 1991 г.

     Ныне мы летим на BOEING. Скоро и первое угощение пожаловало. При заказе электронного билета дотошный компьютер всё выяснил, в том числе и гастрономические предпочтения. Похоже, неосмотрительно поставила я «галочку» в кулинарном списке – строга авиадиета. Как тут не вспомнить прежние века-времена, «когда из Москвы, выезжая в Петербург в  повозке или карете, брали с собой целую кухню домашнего приготовления, ехали восемь суток по мягкой, пыльной или грязной дороге и верили в пожарские котлеты, в валдайские колокольчики и бублики…» (Л.Н. Толстой. Два гусара).

      Правда, с середины XIX века, точнее с 1851 года, этот путь в 604 версты преодолевали уже по Николаевской дороге, которая стала первой двухпутной казённой железной дорогой в Российской империи. И сколько десятилетий потом пассажиры имели возможность «наслаждаться мимолетными дарами дороги», когда «паровоз, шибко-шибко работая локтями, бежал сосновым лесом, затем – облегченно – полями. Жгучее солнце пробиралось к углу окошка и вдруг обливало желтую лавку. Безумно быстро неслась плохо выглаженная тень вагона по травяному скату, где цветы сливались в цветные строки. Шлагбаум: ждет велосипедист, опираясь одной ногой на землю. Деревья появлялись партиями и отдельно, поворачивались равнодушно и плавно, показывая новые моды. Синяя сырость оврага. Воспоминание любви, переодетое лугом. Перистые облака, вроде небесных борзых… Всегда поражала эта страшная для души анонимность всех частей пейзажа, невозможность никогда узнать, куда ведет вон та тропинка, – а ведь какая соблазнительная глушь! Бывало, на дальнем склоне или в лесном просвете появится и как бы замрет на мгновение, как задержанный в груди воздух, место до того очаровательное, – полянка, терраса, – такое полное  выражение  нежной, благожелательной красоты, – что, кажется, вот бы остановить поезд и – туда, навсегда, к тебе, моя любовь… но уже бешено заскакали, вертясь в солнечном кипятке, тысячи буковых стволов, и опять прозевал счастье». (Владимир Набоков. Облако, озеро, башня.)

     Пока я впадала в литературные воспоминания, общение позади сидящих соседей зашло так далеко, что ухарь-сосед заказал три бутылки вина (больше на борту, по словам стюардессы, не имелось). Эх, и пожалели мы, что эти три нашлись! Словесная лава начала извергаться из седовласо-седобородого вулкана так неудержимо, что старший бортпроводник вынужден был напомнить о существовании на земле нью-йоркской полиции. Но свободу слова не убить у нашего языкового собрата, «служащего в одном из домов Нью-Йорка» (так он выразился)! Укротила поток на пару часов стюардесса Viktoriya, обаятельная женщина зрелого возраста, изящно-иронически парировавшая все реплики самолётного гусара. Я, кажется, заранее знала её ответ, когда спросила: «Кто Вы по образованию: филолог, философ, психолог?» Конечно, филолог, родная душа (отмечаю я про себя еще один качественный показатель нашего «Аэрофлота»).

     …Вот мягко коснулись земли колёса шасси. Я с удовольствием присоединяюсь к тем, кто аплодирует экипажу лётчиков в момент посадки. Мне нравится эта форма выражения благодарности авиапассажиров, принятая в Соединённых Штатах (хотя позже на внутреннем ночном рейсе до Денвера, может, спросонья пассажиры были очень тихи). Рядом со мной завершают разговор мама со взрослой дочерью. Дочь говорит: «Мне две вещи не нравятся в Америке: короткий  отпуск и отсутствие декретного отпуска». Как с ней не согласиться?! За тем я и преодолеваю путь из Сибири в Колорадо (18 часов в самолётах), чтобы выполнить привычный для нас, русских мам-бабушек, счастливый долг помощи. Меня ждут две внучки и дочь, у которой нет декретного отпуска. Но об этом в следующий раз. И для тех, кому незатейливые домашние заметки действительно могут помочь понять жизнь других людей. Просто понять.